Александр Бураков, которого на родине задерживали в разные годы, рассказал «Салiдарнасцi», как изменились правила в ИВС.
— Я 26 лет ждал, пока наступит это время, поэтому о побеге буду думать в последнюю очередь. При том что ничего противоправного не сделал, — говорит могилевский журналист Deutsche Welle.
За десятки лет ожидания перемен, по его собственному признанию, примерно каждые десять лет он оказывается за решеткой.
— Первый раз меня задержали в 1996 году за антипрезидентские граффити, — вспоминает Александр Бураков. — Тогда в камерах вообще не было ничего: помещение, одну часть которого занимает деревянный настил — «сцена». На ней все спали. Благодаря правозащитникам, наши ИВС изменились, там появились нары, отгородили туалеты, сделали ремонт.
Со временем, говорит коллега, менялось и отношение конвоиров к задержанным, правда, не всегда в лучшую сторону:
— В 1996 году к нам относились ужасно. После, вплоть до прошлого года, можно сказать, что и в этой системе мы стремились к тому, чтобы считаться цивилизованной страной. Но сейчас вернулись в беспредел 90-х со всеми атрибутами, и отношением конвоиров, и тотальным несоблюдением законов.
Он был одним из «диджеев перемен» на Плошчы в 2006 году, за что провел семь суток на Окрестина. За последний год Александра Буракова задерживали трижды, за решеткой он провел 40 суток.
Май-2020: конвоиры признавали, что неправы
— В начале мая прошлого года к нам приезжал Сергей Тихановский и его задержали вместе с ребятами из команды, водителями. Мы нашли всех в РОВД, откуда сами милиционеры попросили их забрать.
Тихановского посадили в ИВС, там собралось много людей, которые переживали и за Сергея, и за его сотрудников. Поэтому мы подъехали туда, я подошел к людям и сказал, что водители Сергея на свободе. Все заняло несколько минут — даже двигатель не выключал в машине. Но через пару дней меня задержали прямо с ОМОНом, посчитав, что у ИВС я участвовал в несанкционированном мероприятии, — вспоминает Александр.
За десять суток, полученных в тот раз, собеседник изучил правила внутреннего распорядка и требовал от сотрудников ИВС их исполнения.
— Условия в прошлом году были несравнимые с нынешними. Я, например, узнал, что арестованных по административным делам не имеют права заставлять держать руки за спиной. Могут лишь тех, кого подозревают в совершении уголовного преступления, согласно УИК РБ. А по административным делам проходят не преступники, а люди, совершившие мелкие правонарушения.
В этих же правилах прописаны положенные задержанным матрасы, белье, полотенца, душ, разрешение на кипятильник, шашки, даже телевизор при возможности, и т.д. Все эти правила в прошлом году соблюдались, мне передавали «Нашу гісторыю», я читал книги, какие хотел, меня водили на прогулки. Я демонстративно не держал руки за спиной и даже спорил с конвоирами, требовал правила и, в конце концов, они признавали, что не правы, — рассказывает журналист.
Август-2020: 11-го числа перестало даже радио работать
Первые серьезные волнения в Могилеве в прошлом году начались после выдвижения Виктора Бабарико.
— На площади у нового торгового центра стояло четыре стола, за которыми каждый день с 6 до 9 вечера собирали подписи за альтернативных кандидатов. На протяжении всего времени к столам стояли огромные очереди, которые не уменьшались. То есть, на площади постоянно находились несколько сотен человек. Это было необычно и впечатляло. И я видел местных идеологов и милицию — они были в шоке, — делится Александр Бураков.
То, как проходили выборы в родном городе, он не увидел. Поскольку накануне снова был задержан по надуманному, по его мнению, предлогу.
— У меня еще и День рождения 6 августа, но 5 числа был остановлен на машине. Сказали, что есть подозрение на контрафактный алкоголь и то, что езжу без прав. Когда оказалось, что и с правами порядок, и в машине ничего запрещенного нет, VIN номер стал вызывать какие-то подозрения, и меня отвезли в Ленинский РОВД.
Придумали, чтобы не выпустить оттуда, изощренную историю: якобы я выходил в окружении пяти сотрудников милиции, и при них (!) набросился на какую-то женщину. Судили меня за хулиганство, дали 10 суток.
Как и в мае, снова сидел в одиночке. Числа 11-го перестало говорить даже радио, и по этой тишине я догадывался, что что-то происходит. Но, нужно отметить, в Могилеве в ИВС, где я сидел, людей не избивали, в отличие от Ленинского РОВД. Всем известно о жестокости, которая была там в спортзале на третьем этаже, — говорит собеседник.
Он признался, что когда вышел 15 августа, долго не мог поверить в происходящее.
Май-2021: жесть началась после 30 марта
12 мая уже в этом году в Могилеве начался суд над Павлом Северинцем. К зданию суда пришло около 40 человек.
— Я пытался пройти внутрь, но там милиция перегородила вестибюль. Тогда я вышел и стал брать комментарии на улице у родных обвиняемых.
Тут же появился милиционер и объявил, что это несанкционированное мероприятие, и мы должны покинуть площадку у суда. Однако никто не сказал, где она заканчивается. Я вообще перешел через дорогу и направился к машине, которая стояла совершенно у другого здания. Там меня и догнал ОМОН.
— Была информация, что вы объявили голодовку, а потом МВД ее опровергло.
— Нас задержали вместе с Владимиром Лапцевичем. И мы действительно на следующее утро перед завтраком объявили голодовку. Когда я вышел, прочел то опровержение: МВД объяснило, что голодовка не была объявлена, так как «никто из нас не написал заявление». Но у нас не было ни листа бумаги, ни ручки, ни карандаша.
В этот раз были только голые нары, а на нас то, в чем забрали. Мы выражали протест не против задержания, а против того, что в ИВС не исполняются правила внутреннего распорядка. Нам не выдали ни матрасы, ни белье. Мы вчетвером ночевали в двухместной камере. Не было ни прогулок, ни книг, с передачами нас обманули.
Я держал голодовку шесть дней. На седьмой стал выходить, потому что начались проблемы с давлением и с сердцем. Меня отвели к врачу, вниз головой с заломанными руками, и она подтвердила, что усиливается аритмия, сказав, что мое здоровье там, кроме меня, никому не интересно.
Задержали нас в среду, в четверг попросили расписаться за то, что получили передачи и не имеем претензий. Я, когда расписывался, увидел по описи 16 позиций — куртка, трико и много другого. Но мне отдали пакет, в котором лежали только зубная щетка и паста, носки и трусы. Я спросил, где все остальное, на что ответили, что все положили с моими вещами на хранение.
В следующий раз я стал требовать, чтобы отдали все, что приняли. Тогда они честно признались, что отдадут только это и это. В итоге за все время передали одну палку колбасы и орешки, три пары носков и трусов, пакет с растаявшим зефиром, рулон туалетной бумаги и туалетное мыло.
И каждый раз у меня спрашивали, зачем мне передачи, если я объявил голодовку. Объяснял, что в камере не один и что там очень холодно.
Нас поместили в двухместную камеру, которую использовали как ШИЗО для «химиков». В ней есть фанерные и деревянные нары. На досках спать теплее. Сначала ты собой «разогреваешь» их, а потом, когда ловишь тепло, можно заснуть на некоторое время.
В первую ночь вместо подушки я сворачивал рукав от куртки, потом пытался приспособить рулон туалетной бумаги. Наконец, Володе передали две бутылки воды, на бутылке спать стало более- менее нормально.
Пока не передали третью пару носков, пальцы приходилось обматывать туалетной бумагой, иначе замерзали, — вспоминает тюремные лайхфаки коллега. — Зато именно там я оценил запах туалетного ароматизированного мыла, когда помыл руки, а они пахнут, как дома, — свободой. Еще о воле напомнили те самые две бутылки газированной минералки. Это были такие маленькие радости.
Но в целом, говорит Александр, в этот раз Могилевский ИВС больше напоминал военную тюрьму с пытками.
— Жесть там, как и по всей стране, началась после 30 марта. До этого соблюдались элементарные правила содержания. После мы сами встречали людей с суток, помню, как один взрослый мужчина от того, как с ним обходились, даже расплакался. Были известны случаи, когда у людей в камерах начинались панические атаки и развивалась клаустрофобия.
Интересно, что последний раз в изоляторе я видел и тех сотрудников, которые были год назад. То есть, это были те же люди, только сейчас они жестили по-полной. К счастью, не все. Еще в прошлый раз я выделил нескольких конвоиров, которые относились к нам по-человечески.
И в этот раз я их узнал, и они снова выделялись своим отношением. Трижды за день проходил шмон. Были смены, которые били по ногам на растяжке и еще кричали, чтобы ты руки держал как можно шире и выше. А были те, которые говорили, стань, как сможешь.
Одни заставляли раздеваться догола и стоять, замерзая, пока проверят всю одежду. Другие старались быстро и формально проверить все, что ты снимаешь, и разрешали быстро уйти.
Ночью будили два раза, одна смена могла просто постучать по кормушке и спросить, все ли нормально, но были те, кто заставлял каждого подходить, называть номер статьи, когда осужден, на сколько и сколько осталось до выхода. Это уже чисто уголовная практика.
Надо сказать, что состав охранников в этот раз был значительно обновленный, появилось много совсем молодых парней, рядовых. Год назад почти все были сержанты и прапорщики. Думаю, что их набрали вместо уволившихся. При этом некоторые начальники смен были гораздо более человечными, чем эти молодые парни, — отмечает коллега.
Как особый вид наказания во всех местах содержания правонарушителей сейчас используют и «специальный контингент».
— Есть такие бомжи и алкоголики, которых подсаживают в переполненные камеры. И для нас поймали одного такого с больными отмороженными ногами, из которых постоянно что-то сочилось. Вшей у нас в камере не было, но двоих клопов поймал.
Кроме бомжа, через нашу камеру прошли дебошир, мужик, который послал милиционера, и магазинный воришка. Этот вор вышел, сразу же что-то украл, его снова посадили и снова к нам. Интересно, что с этим парнем, который полжизни провел по тюрьмам и мог часами рассказывать какие-то блатные истории, у нас была всего одна общая тема, но она и объединяла, и примиряла, — отношение к действующей власти, — смеется журналист.